Владимир Молот-ов. Созвездие Большого Пса.

@ Июнь 2004. Электронная библиотека тюменской литературы.

 

В. Молот-ов на прозе.ру

Женщина была плотного телосложения. Аппетитные округлые формы – казалось, я ощущал их более чем реально. Я тонул в них; бесконечно гладил мягкую, нежную сливочно-кофейную кожу. Махонькие ершистые волосики возбуждающе едва тыкались в мои ладони. Она сильно, жутко сильно обнимала меня, будто любила до безумия и готова была нечаянно задушить. Ее длинные упругие ноги оплетали мои бедра, как гладкие змеи. Я уже нащупал что-то нежное, влажное и теплое, как вдруг кто-то истошно крикнул:
- Вла-ади-ик!
И еще раз… И еще…
Я открыл глаза и грубая реальность сразу же грубо стукнула меня обухом по голове. Никто, конечно, меня не звал, и никакой женщины рядом не было. Озаренная дневным светом комната безнадежно пропахла спиртным. В голове на самом деле поселилась стопудовая гиря, глазные яблоки побаливали, кости ломало, горло «прокисло». В общем, сущее дерьмо… Сквозь щель в зашторенном окне нагло врывались солнечные лучи. Я почувствовал разочарование оттого, что знойная женщина любила меня лишь во сне.
Опустив худые ноги на пунцовый ковер, я сел и уставился в зеркало стоявшего напротив трюмо.
Да, реальность была гораздо грубее знойных женщин. Окончательно опомнившись уже от райского сна, я стал внимательно и с неудовольствием разглядывать себя в зеркало. Вот, сказал я себе с ухмылкой, посмотрите, перед вами Влад Негин, отвратительнейший тип. Вы только поглядите, на что он похож! Лицо осунулось, серые, обычно умные глаза как-то странно помутнели (или это мне только кажется?), заговорщически черкнула линию морщинка-складка под правым. Вот только не надо хмуриться, ведь так еще хуже! Пьет уже…, так, раз, два… третий день. Нет, четвертый, если считать сегодняшний, а сегодняшний надо причислить. Ибо немыслимо это солнечное летнее утро (точнее, уже день), когда внутри все переворачивается.
Я сдернул со стула сморщившуюся, насупившуюся рубашку (белый шелк, короткий рукав), накинул на себя. Непослушные руки стали проталкивать пуговички в дырочки. Бля! Ужасающее пятно прямо под сердцем! Красное вино? Кетчуп? Как будто меня прострелили на дуэли. Ну почему вечно, как только немного поносишь что-нибудь новое, так сразу появляются пятна? Идиотизм! Закон подлости – это единственная истина, в которую стоит верить с раннего детства и до смерти. Серые брюки оказались в более удачном положении.
Плевать. Я поплелся в ванную и застирал пятно, параллельно тщательно умывшись. Ну и пусть у меня на рубашке будет большой мокрый след. Все лучше, чем зияющий след продуктов…
Затем я пошел на кухню и врубил электрический чайник. Хоть и хотелось пива, а без кофе не обойтись. Ведь человек я все-таки, а не тварь пропащая, надо для начала соблюсти приличия. Да и к тому же, два-три глотка обжигающего крепкого кофе – бальзам на прокисшую пасть. И немного – на вывернутый живот, а еще меньше, совсем тютельку – на истерзанную душу. Затем зачистить все хвойной зубной пастой. А потом уж и ботинкам дать ощутить небрежный легкий вкус прошлогоднего полувысохшего крема…

В конце концов, ваш покорный слуга явил себя улице. Шумный и жаркий июльский почти-полдень сразу же попытался выразить радость встречи. Но мне было по фигу. Маленькие рыхлые остроконечные перышки безжизненно повисли, пришпиленные тут и там к ясноокому небу. Детки катались на велосипедах и курили («стреляли») сигареты. Наглый авто иностранного производства очертил на асфальте угол и протяжно пропел отвратные ноты клаксона. Я апатично поморщился. Все окружающее, в иной ситуации призвавшее бы в очередной раз полюбить жизнь, поблеять в экстазе этой любви, только лишь вызывало досадную резь в башке. Помимо всего прочего, еще было, на мой похмельный взгляд, слишком жарко.
И вот тут-то старое, до изнеможения непонятное чувство вновь вернулось. Оно снова было со мной. Будто некий призрак преследует меня шаг за шагом, неотступно наблюдает за каждым моим движением. Вот сейчас он находится где-то за спиной, стоит только оглянуться…
Две девицы в коротких джинсовых юбочках, играя наджировой кожей крепких ляжек, смело ступали вперед, одновременно похихикивая над чем-то своим. Одна, словно корова, грудь большая, приоткрытая воротом белоснежной рубашки, болтается на ходу, как вымя, а вместо колокольчика – сотовый телефон. Другая, груди нет, прыщавая, но ноги у обоих мощные. Только и всего. Никаких преследователей. Глупое, дурацкое, ничем необоснованное чувство. Может мне в пору обращаться к психотерапевту?
Я сплюнул и пошел по направлению к рынку. Впрочем, рынок – это громко сказано. Так, маленький уличный рыночек. До привычки въевшиеся окрестности…
Когда я вышел из своего двора и сделал несколько шагов вдоль запущенного скверика ( а пути оставалось – раз, два и на месте), передо мной нарисовались два типа с молодым ротвейлером на поводке. Вернее, они давно уже вырисовывались. Их можно было бы заметить и раньше, они шли навстречу, но в связи с похмельным состоянием функции внимания притуплены, а область зрения несколько сужена… Таким образом, я обратил на них внимание только в последний момент. И только в последний момент пришла инстинктивная мысль, что надо бы, наверное, посторониться, но было уже поздно. Угрюмый пес с покрасневшими глазами, по всей видимости, обалдевший от жары, поравнявшись со мной, неожиданно дернулся на поводке, залихватски дотянулся до меня и, не очень больно, впрочем, ухватил выше колена. Конечно, всегда опасаешься собак, и инстинкты подсказывают их избегать, но никогда не ожидаешь, что они все-таки укусят. А в моем случае, повторюсь, инстинкт пришел поздно.
Я услышал свой странный крик, точнее, растянутый звук «а» с примесью надрывной хрипотцы в голосе, полный возмущения, но не от боли, а от досадной невероятной неожиданности. Испытывая легкий шок, я застыл на месте. Псину сразу отдернули, хозяин, невысокий не запоминающийся тип стал рассыпать глупые неуместные извинения.
- Да что мне твои извинения, бля! Я тебя щас «на бабки поставлю», - вертелось на языке. Но я почему-то не сказал, я промямлил что-то другое, типа, почему собаку свою не держите? Идиот мягкотелый, вечно я со своими приличиями! Тут же почувствовав мое состояние легкой прострации и странной не способности сопротивляться обстоятельствам, два типа с ротвейлером быстро ретировались. Лишь только лицо, тупо рассыпающее извинения, но нет, не лицо, вот именно, что не лицо, а взгляд, - виноватый, ущербный, мечтающий ретироваться взгляд, - он сразу же как-то странно крепко запал мне в душу, остался со мной. Второго же типа я вообще не имел счастья разглядеть.
Я осмотрел брюки – никаких следов, кроме мокрого пятна. Задрав штанину, я взглянул на рану. Мягкие отпечатки зубов, на одном из них – слабый кровоподтек. Плевать. Ничего страшного. Почти опомнившись, я оглянулся назад. Но злополучной троицы уже и след простыл, лишь где-то вдали моего двора сверкали пятки. Ладно, успокоил я себя, все равно я вас найду! И так, слегка ковыляя, я пошел дальше. Рана, впрочем, оказалась, почти безболезненной.
Что же, выходит, жизнь такое дерьмо? Я порвал с той, которую уже не любил. (Или еще любил?) Я уволился с работы, крупно повздорив с шефом. (Я просто послал его). Я ушел в вялотекущий запой, и теперь меня мучило гнусное похмелье, сдобренное отвратной жарой. Меня не покидает дурацкое ощущение, что мою персону все время кто-то преследует. И вот теперь, в довершении всего, средь бела дня, почти в моем же дворе, меня нагло кусает мускулистый озлобившийся ротвейлер!
Но я не поддамся унынию, я не буду распускать нюни. И плевать на эту поганую работу, найду другую – в сто раз лучше. Ведь я был никто, пешка в чужой игре, узник, заключенный в четыре стены, вынужденный жить по чужим правилам. Жалкий подневольный батрак, вечно отстаивающий свои права перед холеричным самовлюбленным директором продаж. И плевать на Марину. Она вампир, самый настоящий, высосала из меня все соки. Я уже не мог так больше жить. Да это и не жизнь, а так, жалкое существование. Под каблуком, с ложью и изменами. К черту жару, к черту взбесившегося ротвейлера и иже с ними! Главное, не поддаваться панике.
На рынке я забрел в маленькое кафе азербайджанцев. Впрочем, кафе – это громко сказано. Всего лишь мизерная забегаловка, мило запрятавшаяся в закутке. Четыре белоснежных пластмассовых стола с алыми, как кровь, зонтами и восемь таких же белоснежных стульев. И неизменно манящий запах шашлыков. Впрочем, это уже к делу не относится… В столь ранний еще для посиделок час, посетители здесь отсутствовали. Я выбрал столик в тени.
Маша, милая, легкая семнадцатилетняя девица в синем фартучке, сразу заприметила меня. Она здесь работает у азербайджанцев. Веселое личико с исключительно правильными чертами, аккуратно прибранные каштановые локоны. Лето, забавляясь, окропило ее горсточкой скромных веснушек.
- Привет, Влад! – славно улыбаясь, сказала она звонким голосом.
- Здравствуй, Машенька! Мне бы две «семерки» да шашлык.
- Опять пиво с утра пьешь? – она снова мило улыбнулась с задоринкой в глазах.
- Угу…
И растворилась в дверях вагончика. А я отвернулся, чтоб никто не видел, и снова задрал штанину. На самом большом отпечатке зуба с кровоподтеком выделилась свежая капелька крови. Надо бы прижечь йодом, подумал я и опустил штанину. Маша принесла холодное пиво. Я поблагодарил, поймав ласковый взгляд, вскрыл первую жестянку, сделал два жадных глотка. Сразу же стало легче. В груди повеяло прохладой. Мозги начали оживать. Монотонная тягучая мелодия азербайджанцев уже не казалась противной.
Я сделал еще два больших глотка. Кровь стала теплеть, приятно играя в сосудах. Я уже начал забывать про злосчастного ротвейлера. Южная мелодия стала почти приятной. Под ее размеренное течение я вдруг начал вспоминать иное кафе. В том далеком южном городке, где мы с Мариной… Все та же музыка и тот же жгучий запах шашлыков, такой же милый солнечный приют. Только вот воздух совсем иной, приправленный солоностойким нежным дыханием моря. И еще что-то, малейшая неуловимая тень, мягкий, ласковый, манящий отблеск мечты, еще что-то спряталось в непролазных дебрях, недоступных теперь воспоминаниям, недоступных в этой реальности. Словно назойливого комара, я отогнал столь бередящее душу чувство.
Я сделал еще несколько глотков. Появился аппетит. Ну что ж, сказал я себе с ухмылкой, теперь перед вами, господа, нормальный Влад Негин, вполне пришедший в себя тип… В этот момент из вагончика, будто старая черепаха, выполз дядя Тофик. Пожилой азербайджанец с круглой головой, зрело тронутой сединой.
- Здравствуй, Влад, - певуче протянул он, присаживаясь напротив.
- Здравствуй, дядя Тофик, - сказал я, - хочешь пива?
- Нэ, спасиб, нэ хочу. Как поживаиш?
- Лучше всех, - саркастически улыбнувшись, сказал я.
- Ну-ну, - недоверчиво отозвался он.
- Только вот собака покусала, - сознался я.
- Собака? – зрелые, умудренные опытом глаза Тофика оживились.
- Ну да, ротвейлер. Почти в моем дворе.
- Сегодня?
- Да вот, только что.
- И что хозяин?
- Смылся хозяин. Пока я в шоке был. Меня ведь никогда в жизни псы не кусали.
- Ну-к, покаж, куда куснул.
Я выдвинул укушенную ногу из под стола и предъявил Тофику.
- Штаныну, видать, не повредил?
- Слава богу!
Дядя Тофик махнул рукой:
- Забуд! Слюна не попал, укол ставить не надо. А рана сама заживет. Кров есть?
- Не, - я помотал головой.
- Ну, вот, забуд…
- Ну, спасибо, утешили, - искренне поблагодарил я, - хоть одно свалилось с плеч.
Дядя Тофик был очень мудрым. Иногда мне казалось, что он знает все.
Я открыл вторую банку. Маша принесла пластиковую тарелочку с выложенным на нее шашлычным мясом, приправленным зеленью и треугольным куском черного хлеба.
- Спасибо, Машенька, - улыбаясь как можно естественней, сказал я.
- Не за что. С вас сто рублей! – ответно улыбнувшись, заметила она.
Я расплатился. Выходное пособие таяло быстрее, чем апрельский снег.
- Ну а шашлык будешь, дядя Тофик? – учтиво предложил я.
- Нэ, ничего нэ хочу. Ты ешь, пей, на мена нэ смотри.
Впрочем, наверное, глупо было предлагать шашлык шашлычнику. Я отправил жирный кусок мяса в пасть, медленно прожевал.
- Ты лучше вот что скажи мини, Влад, - начал дядя Тофик, выложив руки на стол. (Руки у него были, как мне казалось, какие-то странные: прямые линии запястий, испещренных частыми волосиками, плавно, без характерных изгибов, переходили в линии кистей. Так что не было даже привычного бугорка на запястье со стороны мизинца.)
- Пачему русский народ такой недружный? – продолжал он, - вот нас, зэмляков тут не много. Но мы все брат на брате. Одын за одного.
- Я в курсе, - заметил я.
- А ваш за грош другого прэдаст. Сам видел вчера, вот здэсь, на рынке. Русского били, а друг его убежал.
- Правда? Печально… Не знаю я, дядя Тофик, - сказал я, - честно не знаю. А что же, там, у себя на родине, вы такие же дружные?
- А какой разниц, на родине, нэ на родине? – Тофик стрельнул в меня своими голубыми глазами.
Я опустил голову. С секунду мы помолчали. Подумав, я сказал почти на полном серьезе:
- Дело в том, что наша нация имеет более урбанизированный уклад. А в разрезе мегаполиса человек отчужден…
Но Тофик воспринял мои слова, как шутливый и неуместный бред.
- Что за чушь те нэсешь? Давай, жуй свой шашлык!
Поддавшись его отеческому тону, я принялся за второй кусок мяса. Вдруг кто-то мягко положил мне теплую руку на плечо.
- Влад, ты ли это? – услышал я за спиной отдаленно знакомый голос. Дядя Тофик поднял глаза и уставился в пространство позади меня. Но по его равнодушному лицу я не смог ничего прочитать. Я оглянулся.
Надо мной стоял Сергей Толстоногов, одноклассник, которого я не видел лет десять, наверное. Овальное лицо его изменилось в сторону зрелости, но все равно было узнаваемо в первый же миг. (Несмотря на некоторую похожесть многих людей, определенные черты сразу же выдают того, с кем приходилось встречаться когда-то в жизни.) Оно (лицо) лишь слегка округлилось, подрумянилось, рот приобрел более мягкие черты, скулы как-то ослабли что ли, весь он какой-то стал слащавый. Я и раньше, в дальние школьные годы, честно сказать, недолюбливал его. Мы тогда и общались, в общем-то, мало и не близко.
- А, Серега! – воскликнул я, выражая деланно искреннюю радость, и протянул руку.
- Какими судьбами? – банально спросил он, присаживаясь за наш столик, одновременно слегка кивнув Тофику.
Дядя Тофик учтиво поднялся из-за стола.
- Ну ладно, пойду дров подброшу, - сказал он и поплелся в вагончик.
- Да вот, сижу, пиво пью, - заметил я, изучающе оглядывая Сергея, - будешь?
- Ну, как же. Выпью баночку с тобой-то. За одной партой ведь сидели, - сказал Сергей.
(Когда это мы сидели за одной партой?! Не было такого!) Весь его вид выражал собой полное удовлетворение жизнью и очевидный достаток. Милая рубашка с коротким рукавом, черная с причудливыми белыми крестами. Две верхние пуговицы расстегнуты, из-за чего обнажена худая волосатая грудь с выглядывающим полуостровом не загоревшей кожи. Украшенная большим серебряным крестом на тонкой серебряной цепочке. На правой руке – золотое обручальное кольцо. Купи-продай. Все троечники превратились в барыг, двигают бабки, это их время. А отличники палец сосут, со своими дурацкими принципами.
Его зеленые глаза с хитринкой слегка прищурились.
- Машенька, - сказал я выглянувшей по случаю девице, - солнышко, принеси нам, пожалуйста, еще две «семерочки».
- Щас, - лучезарно улыбнулась дива и вновь растаяла в дверях вагончика.
- Ну, рассказывай, - Сергей сместил уголки рта, пытаясь нарисовать добродушную улыбку, - что ты, где? Работаешь? Женился?
- Да, - я неопределенно махнул рукой, - а ты-то как здесь?
- Да вот, был в этих краях, зашел на рынок фруктов купить, - он указал на пакет, который только что повесил на спинку стула.
- Ясно, - сказал я, - ну что рассказывать. Как женился, так и развелся.
- Ну и правильно, - почему-то поддержал Сергей, - а где работаешь?
- Да сейчас пока нигде. Так получилось. С одной работы ушел, а на другую пока не устроился. Период такой, - я виновато улыбнулся.
Идиот! Зачем я оправдываюсь? И перед кем? Наверное, надо было соврать, что у меня все хорошо. Но настроение было не то. Врать не хотелось. Моя репутация в глазах Толстоногова, которого я сто лет не видел, в сущности, мало заботила меня.
- Вот как? Ну, ничего, бывает, - он сделал понимающее сочувственное лицо. Иногда я внутренне забавляюсь над тем, как люди примеряют себе театральные маски.
- А у тебя, я вижу, все отлично, - заметил я, добродушно улыбнувшись. Как бы там ни было, я все-таки был рад, что хоть кто-то дышит здоровьем и благополучием. И трезвостью.
- Ну, для полного счастья не хватает баночки пивка, - ответно улыбнулся он.
В этот момент, кстати, Маша принесла две банки. Мы дружно поблагодарили ее.
- Вот и счастье привалило, - пошутил я.
Мы засмеялись и начали пить пиво. Прямо как в дурацкой рекламе.
- Чем промышляешь-то? – спросил я между делом.
- Да так, мелкий бизнес, - загадочно произнес он, нагоняя на себя тень значительности.
- Угу, понятно…
- Кстати, могу устроить к себе, - вдруг заявил он.
Я неопределенно пожал плечами и счел нужным перевести разговор в другое русло.
- Ты наших кого-нибудь видел? – спросил я.
- Наших, - немного замялся Сергей, - ну, Наташку Семенову встречал, Гену Козловского, Пашу с Кирей…
- Вот как? Интересно. Я-то их давно не видал. Ну и как они?
- Ну, Наташка тоже развелась. Дочь воспитывает. Дочь у нее в этом году в школу пойдет, в семнадцатую. Сетовала, что дорогое это удовольствие нынче, в школу собрать.
- Понятно. А Гена Козловский, он что?
- Он же в «ментуре» работает. Майор уже.
- Правда? – изумился я, - ну и дела!
- Да-да, время идет, - философски заметил Сергей.
- Сколько воды утекло с тех пор, - шаблонно добавил я, - ну а сам-то ты давно женат?
- Лет семь, - гордо сказал одноклассник.
- Сын, дочь есть? – спросил я вдогонку.
- Сын. То же в школу на будущий год. Только, увы, не в нашу. Я ведь теперь в С-но живу. Квартиру там купил.
- Молодец, - равнодушно порадовался я за него.
- А ты все в этом районе обитаешь?
- Да, родители умерли, жену выгнал, - ухмыляясь, с пафосом сказал я, - с работы ушел…
Зачем я ему это говорю? Алкоголь уже прочно завладел моими мозгами. Хотелось быть пафосным и одновременно циничным. Все равно с кем.
- Да, кстати, насчет работы, я ведь серьезно, - спохватился Толстоногов, - просто у нас щас расширение штата, люди нужны серьезные. А ты ведь толковый был всегда, на всех олимпиадах участвовал…
- А что за работа? – равнодушно поинтересовался я.
- В общем-то, не пыльная, ничего сложного. Платить будут хорошо. Вот ты сколько на своем старом месте получал? Если не секрет, конечно.
- Ну, долларов триста, - протянул я.
- Вот видишь. А у нас будешь иметь примерно в полтора раза больше.
Я прямолинейно поглядел на него. Как-то не верилось, что такой оклад могут предложить первому встречному, пусть даже и «сидели за одной партой» когда-то давным-давно. Подобное бывает только с родственниками или, на худой конец, с друзьями.
- Да ты не сомневайся, - словно почувствовав мое недоверие, Сергей сделал очень дружелюбное лицо, - я ведь тебя хорошо знаю, ты же у нас отличником был в классе, а такие люди в любой работе хороши, я по собственному опыту знаю.
Вот как? Интересно…
- А что, собственно, делать-то нужно? – спросил я вслух.
- Ты вот что, я тебе дам адресок. Приходи, когда надумаешь, на месте все и поймешь, - неопределенно, с загадочностью, проговорил он, - а мне бежать уже надо, а то жена заждалась, наверно.
В подтверждение он взглянул на наручные импортные часы, дорогие, с тремя маленькими циферблатиками и одним большим. Затем он извлек черное толстое портмоне из кармана кремовых брюк. Достал оттуда визитку и протянул мне.
ООО «Гриф»
Ул. Подгорная, 177, т. 8-902-534-52-76
- было выписано золотистыми буквами на синем фоне.
- «Гриф», значит. Хм, интересно, - пролепетал я, - и все-таки, чем же вы занимаетесь?
- Придешь, узнаешь. Скажешь, что от меня, и там сразу все поймут - заговорщически улыбнулся он, упорно продолжая таинственничать. Затем он взял в руку пивную банку, запрокинув голову, большими глотками допил остатки.
Ладно, черт с тобой, сказал я про себя.
- Ну, ты, Влад, извини, что я так быстро испаряюсь, - произнес он после этого, - мы ведь еще увидимся, правда?.. А тут, понимаешь, жена с сыном ждут. Собрались в цирк сходить…
- Цирк? Хорошее дело, - задумчиво сказал я, спрятав визитку в нагрудный карман рубашки. (Между прочим, мокрое пятно под сердцем уже почти испарилось.)
Меж тем, Толстоногов поднялся из-за стола, крепко пожал мне руку, и, не оглядываясь, удалился неспешной походкой.
Что ж, катись мое старое школьное воспоминание, вряд ли у меня есть желание еще когда-нибудь увидеть твое милое личико…

* * *
Старое двухэтажное бревенчатое здание с призрачной зеленоватой краской, облупившейся во многих местах, такой же бледной, как пыльные лопухи округ, являлось одним из типовых экземпляров ветхой застройки древней части города. Строение, с виду совершенно не примечательное, затерялось к тому же в неуклюжем ответвлении переулка. И поскольку мне, к сожалению, до сих пор не представлялось случая посещать эти места, окрестная местность оказалась совершенно незнакомой. Долгое время я блуждал в поисках заветного дома, пока, наконец, сутулая бабуля с острым лицом, та самая, из местных и вездесущих, обмотанная, несмотря на неизменную жару, в старомодную шаль ( не хватало ей только клюки), охотно пояснила мне, что, дескать, по недоразумению, улица имеет ответвление. Коварный аппендикс – умопомрачительно скрытый выход из лабиринта, неведомый заблудшему путнику из далеких стран. И вот в этом-то аппендиксе (слово, конечно, мое, а не ее), в нем-то и располагается дом под номером 177.
Должен сказать, поначалу я не имел никакого желания воспользоваться толстоноговским предложением. Все это казалось мне по меньшей мере странным: в кои-то веки встретились совершенно случайно, и тут вдруг ни с того ни с сего сразу же предлагают работу. Не может же так примитивно все сойтись.
Но, возможно, именно в связи с такими интригующими обстоятельствами, да еще и пораскинув мозгами и решив, что 450 долларов на дороге не валяются, а отказаться никогда не поздно, я предпринял решающий шаг. И отправился по адресу на визитке.
И вот я был на месте. (Это случилось на следующий день.) По-прежнему мучимый похмельем, а также легким нытьем раны, вероломно нанесенной подлым ротвейлером, я прищурил глаза, оглядывая маленький запыленный черный квадрат с серыми буквами «ООО Гриф», скромно приютившийся среди других подобных табличек.
Огромная дубовая дверь с трубчатой с кляксами ржавчины ручкой, со зловещим скрипом поддалась, и я ступил внутрь, на свежевыкрашенный дощатый пол. Смешанный дух чего-то спертого ветхо-древесного сразу же встретил меня. Маленький указатель на белом листе бумаги, прикрепленный к светло-серой стене скотчем направлял в конец пустого коридора. Немного волнуясь, ( по случаю, кстати, одел самый лучший пиджак и даже не опохмелялся) я несмело приблизился к цели. Небольшая кисломолочная дверь с опрятной застекленной табличкой. Все это отдаленно напомнило мне почему-то поликлинику, в которой, правда, отсутствовали посетители. Я скромно постучался, скромно толкнул дверь и переступил порог.
Просторная комната так же слегка напомнила кабинет врача. Стены, выкрашенные в цвет неспелых яблок, навивали что-то детское и простое. Пол чуть-чуть пискнул, неожиданно придавленный моим полу решительным шагом. У широкого слегка приоткрытого с истерзанным подоконником окна, радостно принимающего солнечные лучи, за несвежим письменным столом сидел человек. Очевидно, невысокий, облаченный в серый костюм. Круглая голова с откровенной залысиной и причудливой ямочкой-вмятиной на макушке. Он заинтересованно глянул на меня своими коричневыми глазками, отвлекшись от каких-то бумаг. Надо сказать, я ожидал увидеть здесь офис, оснащенный по последнему слову техники. Но, помимо современного, впрочем, компьютера, у человека ничего не было. Даже принтера. Странная фирма, сказал я себе не в первый раз.
- Здрасте, я от Сергея Толстоногова, - произнес между тем вслух.
- А, понятно, присаживайтесь, - человек указал на простецкий стул, одиноко приютившийся у задней стенки его стола.
Когда он произносил эти свои слова, т. е. раскрывал рот, я случайно отметил одну странную деталь. Передние зубы у него были все ровные, почти белые, но оба крайних в нижнем ряду, один справа, другой слева, оказались длиннее других. Словно клыки какие-то, я даже ухмыльнулся про себя.
- Паспорт с собой? – спросил этот тип.
- Да, конечно, - сказал я, извлек из нагрудного кармана пиджака свою «краснокожую книжицу» и протянул ему.
- Та-ак, - растянул он, пролистав мой паспорт, будто бы скучный технический журнал.
Затем отложил его в сторону и вперил в меня свои маленькие коричневые пуговички. Они были мутными. Тот самый случай, когда трудно что либо прочесть по глазам.
- Итак, Владислав Негин, я вас оформляю, паспорт пока побудет у меня… Меня зовут Борис Владимирович, я – секретарь юго-западного офиса.
- Вот как, - заметил я, - но я, собственно, так и не понял, чем я буду заниматься?
- Ну, сопровождение специфического товара, оформление накладных, - неопределенно сообщил этот хмырь с залысиной.
- А что за товар? – скромно поинтересовался я.
- Продукция фирмы. Да вы сами увидите сегодня. Смена начинается в восемь вечера. Так что к восьми и приступайте, - и он мило улыбнулся.
Так сразу? Я не думал, что начинать надо будет уже сегодня. Однако, я не стал спорить. Черт с ними. Приду к восьми и узнаю. Не понравится – сразу же уйду. А может, это Сережа Толстоногов решил мне криминал какой-нибудь вперить? Только этого не хватало!
- В восемь вечера у входа вас будут ждать два напарника. Всего хорошего, - добавил Борис Владимирович и снова уставился в свои бумаги, всем собственным видом давая понять, что аудиенция закончена.

Я удалился. Вышел на улицу и посмотрел на часы. Время – половина третьего. Впереди еще уйма времени, по меньшей мере пять часов. Однако, домой пилить на другой конец города: полтора часа на метро, затем полчаса на автобусе, и столько же обратно. Стоит ли? Я решил, что нет, и поплелся по переулку в поисках ближайшей сходной забегаловки. Ибо пара рюмочек водки таки не помешает, подумал я. Ведь меня уже приняли.
Однако, странно как-то меня приняли. Без конкурсов, без тестов, даже диплом не спросили. Черт возьми, да что же это за дерьмо подсунул мне Сережа Толстоногов? Не видел я его сто лет и еще столько же не видать бы! Мне не терпелось дождаться восьми часов.
Без лишних мучений я вскоре обнаружил милую летнюю кафешку в тени небольшого скверика, наполовину заполненную посетителями.
Я взял бутылку пива, съел разогретый в микроволновке гамбургер, затем выпил рюмку водки, снова съел разогретый гамбургер, еще раз выпил рюмку водки и потом уже просто сидел, наблюдая, как милые жители старой части города ходят туда-сюда по своим делам. И наслаждаясь замечательным солнечным деньком. При этом игравшийся легкий ветерок доставлял дополнительное удовольствие. Так я провел больше часа. Затем я погулял по окрестностям. Время, сдобренное небольшой дозой спиртного стало лететь заметно быстрее. Наткнувшись неожиданно на малоизвестный мне доселе кинотеатр, я решил сходить в кино, тем более, что до сеанса оставалось как раз минут десять. Вооружившись пивом про запас, я купил билет. Фильм оказался обычной голливудской дребеденью с военно-историческим скелетом. Впрочем, под пиво он пошел на ура.
По окончании сеанса я решил продолжить прогулку и изучить местные окрестности. В конце концов, я набрел на новую кафешку такого же типа и посидел еще там. Не буду перечислять, что я еще выпил и съел, скажу только, что мне стало еще лучше.
Наконец, заветный час приблизился. Слегка волнуясь, я вернулся к бледно-зеленому дому, по пути чуть не заблудившись снова. У входа действительно торчали два типа. Один, слишком долговязый (сразу же бросался в глаза) с овальным лицом, имеющим очевидно постоянное выражение некой легкости бытия. Он был в клетчатой рубашке и каких-то непонятных матерчатых брюках замутненной салатовой расцветки. Второй – не в пример ему не высокий, приблизительно с меня ростом, тоже со странноватым выражением лица. Он был очень мускулист, однако, его излишняя, казалось, мускулистость смотрелась на нем как-то неестественно, было в его облике, в его неказистом профиле даже что-то от коня, что-то конское.
- Ты новенький? – равнодушно спросил длинный. Мне даже показалось, что он пребывает в некой прострации. При этом оба посмотрели вроде и на меня, но скорее, как-то сквозь меня.
- Похоже на то, - медленно выговорил я.
- Как зовут? – так же равнодушно спросил второй, короткий.
- Влад, - я протянул руку.
Он ее пожал. Не крепко. И рука у него была холодная, будто у покойника. Длинный тоже пожал, но у него рука была нормальная.
- Петр, - представился длинный, но мне уже было наплевать. Для себя я намертво прикрепил к нему прозвище Каланча.
- Паша, - безучастно произнес второй.
После чего Каланча прислонился к стене и уставился куда-то в сторону, а Павел, взобравшись на крыльцо, присел на корточки, уткнувшись глазами в грязные, испещренные трещинами, старые доски крыльца. Я стоял около них обоих в растерянности и не знал, что делать. По-видимому, внимание к моей персоне сразу же и окончилось.
- Чего мы ждем? – не вытерпев, спросил я все равно у кого.
- Машину, - легко произнес Каланча, как произносят нечто само собой разумеющееся. При этом он даже не взглянул на меня.
- Ясно, - промямлил я.
Ну что ж, машину, так машину, посмотрим, что будет дальше. И я вновь всецело отдался во власть обстоятельствам. Мысль о том, что у меня всегда будет возможность уйти, не покидала меня, как негаснущий маяк в ночи.
Минут пять прошло в неудобном, как мне казалось, безмолвии. Наконец, я снова не выдержал и спросил у обоих:
- Вы давно тут работаете?
- Да уж недели две, - неожиданно зевнув, сообщил Павел и впервые поглядел на меня оживившимся, заинтересованным взглядом, будто бы только что меня заметил.
- Ясно, - опять сказал я.
После маленькой паузы я попытался вытянуть его на разговор.
- И что мы будем делать, когда придет машина?
Каланча посмотрел на меня, как на глупого ребенка, Паша же, к которому я, в общем-то, обратился, игнорируя меня, снова бессмысленно уставился на доски крыльца.
- У тебя курить есть? – спросил Каланча.
Я помотал головой:
- Не курю.
Тогда долговязый Петр разочарованно отвернулся. Вновь воцарилось молчание. Никто и не собирался мне отвечать. Я сплюнул, уселся на корточки рядом с Павлом, и стал терпеливо ждать, смирившись со своей участью.
Так прошло минут пятнадцать-двадцать. Я чувствовал себя несколько отрезвевшим и при этом молча наблюдал за снующими по своим делам прохожими самого разного калибра. Наконец, когда уже совсем надоело ждать, из-за угла, покачиваясь, показался серый УАЗ. Тот самый, какой использует служба Скорой помощи. Фыркнув, он остановился возле нас и заглох. Каланча сразу же схватился за ручку боковой двери и раскрыл перед нами зияющий проход внутрь салона. Я забрался туда вслед за Павлом, Каланча замкнул нас. Громко хлопнув дверью, дал знак водителю. Последнего, между прочим, я не смог толком разглядеть. Он оглянулся на нас всего лишь в пол оборота. Для меня запечатлелись только остроносый профиль, в котором было нечто орлиное, впалая щека, промасленная синяя рубашка с закатанным рукавом.
УАЗик тронулся и поехал, сотрясая нас, сидящих теперь на твердых сиденьях, как червяков в банке. Я заглянул в окно. Мы явно двигались в неизвестном мне направлении. Неизбежное похмелье слегка послало мне весточку неожиданной сухостью в горле и легким стуком молоточка в голове.
Мы ехали долго, я даже незаметно для себя вздремнул немного. Снились какие-то кошмары, которые я сразу же забыл при пробуждении, наступившем в связи с сильными дерганиями машины. Осталось только неприятное ощущение страха. Дергания машины из стороны в сторону, очевидно, были связаны с тем, что УАЗ явно блуждал по каким-то задворкам. Наконец, он остановился и стало неожиданно тихо. Водитель тут же выбрался из машины. Вслед за ним Каланча отпер нам дверь и спрыгнул на землю. Затем подались Павел и я. Когда же я оказался снаружи УАЗика, то предо мной предстали задворки большого дома, состоявшего из неуклюже налепленных друг на друга коробок из облупившегося серого и выложенного в ромбы и полосы красного кирпича. Коробки оплетали весь тихий двор и имели продолжение, недоступное для обозрения отсюда. Во дворе из маленькой кривой будки противно залаяла, встретив нас, визгливая шавка с острой мордочкой и глазками, ненавидящими весь мир. Похоже, она испытывала типичный комплекс карлика. Будка разместилась рядом с каким-то строением сарайчатого типа. С другого боку которого примостился большой мусорный контейнер, доверху набитый всяким разным дерьмом.
Водитель, оказавшийся среднего роста, в клетчатой сорочке и джинсах, чуть скачущей походкой приблизился к огромной серой металлической двери и гнусно и громко забарабанил по ней кулаком, боясь, однако, стукнуть сильнее, ибо стало бы больно пальцам. Дверь зияла неожиданной возможностью входа в слепой подворотне, напомнившей мне зады столовых с нудно гудящей вентиляцией. Заставив нас немного подождать (Петр и Павел стояли в манекенных позах рядом с водителем, я – поодаль), дверь отперли, и из чернеющего проема возникла круглая голова. Голова, по всей видимости, тут же узнала водителя и будто бы что-то певуче протянула, но я ничего не расслышал. Дотянувшийся Каланча неожиданно подтолкнул меня в бок, и я поплелся вслед за водителем и Павлом в темнеющий коридор. Петр, как всегда, замыкал процессию. Острый душок погреба и резкий холодок сразу же овеяли меня чем-то отчаянно знакомым. Было темно, хоть глаз выткни, то есть, даже появлялось неестественное желание выткнуть глаза. Мы все шли медленно вниз, как слепцы вытянув руки и нащупывая друг друга.
И тут со мной случилось потрясение. Внезапно искусственно яркий, жутко приправленный синевой свет больно и вероломно ударил в глаза. Огромный зал, очень холодный, весь покрытый бледным иссиня-белым кафелем, предстал перед нами. В зале, прямо на полу, в абсурдном, мрачноватом оледенении неряшливо лежали многочисленные совершенно голые иссиня-бледные, почти такие же, как кафельная плитка, трупы, кое-где едва прикрытые простынями. Часть из них, правда, была уложена на больничные каталки.
- Мать вашу, это ж морг! – воскликнул я, пронзенный откровением, чувствуя, как захватывает дух от всего переживаемого.
- Морг, морг, - равнодушно повторил Каланча.
Павел беззубо ухмыльнулся.
Водитель с санитаром, открывшим нам металлическую дверь, направились к ближайшей кучке трупов, тихо что-то обсуждая между собой.
- Да вы что, бл…, охр… все что ли?! – не унимался я. (Я никак не мог смириться с таким отвратительным положением вещей.)
- Вы чем тут занимаетесь вообще? - продолжал я, - не, я на такую работу не согласен… Спасибо, извините, но я пас.
При этих словах я вознамерился развернуться и пойти обратно, вверх по узкому незримому проему с душком погреба. Но Петр и Павел неожиданно крепко схватили меня за руки и удержали на месте.
- Э-э, «апостолы», - обозвал я их, - мать вашу, да отпустите ж вы меня!
Почувствовав за спиной брожение, водитель и санитар оглянулись, молча поморщились и отвернулись, продолжив медленное шествие вдоль кучки трупов.
В это время Каланча выхватил из кармана невесть откуда там взявшуюся пол-литровую бутыль из-под бальзама Биттнера, доверху наполненную какой-то мутной странноватой жидкостью бордового оттенка, чуть дрогнувшей рукой обнажил горлышко и насильно влил мне добрую половину содержимого. Я сопротивлялся как мог, но оба «апостола» были сильнее меня, и им, в сущности, не составило труда справиться со мной. Хотя я и поперхнулся, и откашливал, и сплевывал, однако, большая часть влитой настойки попала внутрь. В эту минуту я ощутил себя подопытной собачкой. Жидкость крепко обожгла горло (она явно была на спирту), по животу сразу же растеклось милое тепло. Тело стало слегка неметь, то же самое можно было сказать и о мозгах. Я весь обмяк. Напарники отпустили меня. Так странно и все-таки так хорошо я себя никогда еще не ощущал. Это было нечто иное, чем просто опьянение спиртным. Нечто нирваническое, состояние какой-то беспечной невесомости, и даже небольшого страха от необычности этой невесомости, а вместе с тем полного покоя и безучастности ко всему происходящему, - это дурацкое состояние в несколько мгновений овладело мной. Теперь я вроде бы и осознавал, что меня окружают трупы, но в то же время к удивлению для самого себя оставался равнодушным к этому факту. Точнее сказать, я, наверное, неожиданно смирился со всем происходящим.
- Да и пошло оно все, - махнул я рукой. Но это был не я, и вроде как бы не мой голос. А что-то вне меня. Какой-то странный голос над всем моим естеством, несколько грубоватый, такое же ощущение бывает, когда слушаешь запись собственного голоса на магнитной ленте.
В следующую минуту я ощутил себя стоящим рядом с санитаром, который глядел на меня странным, причудливым взглядом с хитрецой и протягивал одновременно прозрачные перчатки. На щеке у него была гнусная бородавка.
- На, одевай, - краешки рта его сместились в легкой ухмылке. Я бездушно взял перчатки и стал их натягивать.
- Так, хватайте вот этого, усатого, и еще вон того азера, - дал указания водитель, и Каланча послушно подхватил за руки первый указанный труп, а Павел предложил мне жестом взять его (труп) за ноги. Я послушно наклонился, мы подхватили одеревеневшее бездыханное тело, водрузили на странным образом оказавшиеся вдруг возле меня большие больничные носилки и потащили наружу.
В сущности, мне приходилось видеть мертвых и раньше, например, на похоронах своего дедушки. Но меня более возмутил не вид трупов, когда мы спустились сюда, а то, как мерзко обошелся со мной мой одноклассничек. Но сейчас, одурманенный, я ощущал полнейшее безразличие. Будто бы мы несли не человеческое естество, мыслившее когда-то, переживавшее, говорившее, грустившее и смеявшееся, а бесполезный кусок материи, деревянный брус. Мы протиснулись в узкий проем с погребным душком (душком погреба? душком погребенных?!) Я подчиненно плелся, ведомый Каланчей; огромные оголенные ступни «жмурика» с неестественно оттопыренным большим пальцем на каждой, словно бы специально, то и дело тыкались мне в ляжки. Кроме того, мне казалось, что покойник дико улыбается сквозь густые усы. Но тем не менее, все это я воспринимал с удивительным равнодушием, будто бы все само собой разумеется. Чудодейственная настойка из биттнеровской бутылки сделала со мной невероятное, мне было по-прежнему необычайно хорошо. И от чего-то даже стало смешно. Наверно, от подсознательного осознания всей абсурдности происходящего. Или от того, как забавно пыхтел Каланча, натужно подымаясь наверх. Таким образом, постепенно, почти рывками, мы выбрались на улицу. Там несколько прибавили хода и сразу же добрели до УАЗика. Дружно поставили носилки на землю (мне почему-то почудился старый добрый советский субботник). За сим так же дружно подхватили тело, - странно было, что мы так легко спелись, - и, слегка подбросив тело в воздухе, как бревно, погрузили его на пол салона через предусмотрительно раскрытые задние двери.
Я первый оглянулся назад. Водитель вместе с коренастым Павлом вынесли уже наверх второго покойника, седовласого кавказца, чем-то напомнившего мне дядю Тофика. Мы с Каланчей молча пронаблюдали, как они подобно нам забросили его в машину.
Затем водитель без слов забрался в кабину. Санитар с многозначительным лицом растворился и гулко скрипнул засовом, «апостолы» полезли вслед за покойниками, а я, подчиняясь всеобщей системе, вслед за ними.
Машина тут же тронулась с места и, вновь поплутав дворами, выехала на улицу.
- Куда мы теперь? – спросил все еще не мой голос у Павла.
- На явку, - загадочно сказал он, всем своим видом давая понять, что я должен теперь от него отстать. Я глупо пожал плечами.
Очевидно, я после всего этого потерял реальное ощущение времени. Кажется, я опустился будто бы в пропасть, но затем сразу вернулся. Однако, странным образом, за окном вдруг стало темно. Возможно, со мной произошла короткая амнезия, навеянная всем пережитым, такое еще бывает, когда выпьешь много водки. Лишь один момент врезался конкретно: Каланча, с божественной улыбкой объясняющий, что волшебное пойло – это ни что иное, как замешанная на спирту настойка на несъедобном грибе. Гриб называется Розовой шляпкой, он изредка встречается, в общем-то, в наших лесах, но выглядит, как сущая поганка.
Дальнейшее протекало как в тумане. Мы выбрались из машины на какое-то поле, окутанное звездной ночью. Поле было бесконечным, короткошерстным; звезды повисли в пугающе черном небе многочисленными веснушками. Луна, ущербно обрезанная наполовину, пялилась на нас недремлющим оком.
Петр и Павел как-то сразу забегали, засуетились, развели костер. Я же сел на мягкую траву, испытывая по-прежнему полнейшую безотчетность по отношению к окружающему миру. Только треск горящих веток (и где они их взяли тут, в поле?), - лишь треск горящих веток оставался теперь связующей нитью между мной и окружающим миром. Но и он лишь слегка щекотал мое сознание, полностью отдавшееся внутреннему себя-ощущению, невольно стремящееся к некоему подобию нирваны. О чем я думал? Пожалуй, ни о чем. Странная безысходность охватила меня. Совершенно бессмысленно я наблюдал, как Каланча со своим напарником вытащили обоих «жмуриков» из машины и аккуратно уложили их рядом, на траву, подстелив предварительно непонятно где взятый кусок брезента. Водитель же отошел в сторону и очень долго освобождал свой мочевой пузырь.
Я поглядел в смолистое небо, подсвеченное жалкими гирляндами – звездами. Они разбрелись по бесконечности точками, будто бы кто-то безжалостно истыкал ее (бесконечность) шариковой ручкой. Их мириады выстраивались в безупречные рисунки и тут же стремительно распадались, теряя всякие возможности формы. И там, прямо над собой, я вдруг увидел впервые в жизни и четко, как несколько воображаемых линий, возобладав поразительным свойством, организовались в ясную, как неожиданное озарение, дающее творческий экстаз, до гениальности простую и необычайно откровенную связь очевидных элементов. Огромная собака, раскинув лапы по полотну неба, застыв в немом прыгающем движении, повисла над моей головой. Очевидно, это было всего на всего Созвездие Большого Пса. Но я без колебаний обнаружил в его явлении нечто мистическое, знак, сделавший все иным и легким. Это трудно объяснить словами…
Я знал уже, что сейчас я разорву весь этот бред, образно говоря, одним мановением руки.
Я собрал последние остатки воли, пытаясь перебороть свою затянувшуюся прострацию. Повернувшись на 180 градусов от костра, приподнявшись, я присел на корточки. Склонив голову к земле, засунул два пальца в рот и надавил на язык. Тут же, все содержимое моего нутра отвратительной жижей полилось наружу, выворачивая живот наизнанку. На глазах появились слезы. Я жестоко прокашлялся, отдышался. Поднявшись на ноги, мокрыми глазами огляделся вокруг. Петр и Павел безучастно сидели у костра, водитель спал в открытой машине. Я почувствовал, как прихожу в себя, как очищаются и трезвеют мозги.
Я приблизился к «апостолам». Каланча сидел без движения, тупо уставившись в костер, в его остекленевших глазах отражались язычки пламени. Павел же сидел поодаль, как-то странно покачиваясь, прикрыв глаза и приложив руки ко рту, могло показаться, будто он читает какую-то сложную молитву. Я воспользовался тем, что он, по всей видимости, отключился от окружающего мира, и подошел к Каланче. Главным моим козырем был фактор неожиданности – я ведь слабее каждого из них, даже взятого по отдельности.
Изо всей силы, что есть мочи, я, ударил наотмашь Каланчу по шее, где-то в районе солнечного сплетения. Я думал, мне придется с ним повозиться, но он, к счастью, сразу же отключился. Я даже не ожидал такого исхода. Тут же, выхватив длинную головешку из костра, ткнул ей Павла прямо в плечо.
С выпученными от неожиданности глазами он уставился на меня, но, вопреки моим ожиданиям, не взвыл от боли, и не пошевелился.
- Так что же все это значит, мать вашу?! – заорал я, - куда вы денете эти трупы?
Я снова угрожающе приблизил головешку к его глазам. В них появился оттенок страха, но Павел по-прежнему не двигался.
- Это секта, - спокойно сказал он, - сейчас они приедут за телами… Они их сжигают и молятся потом на пепелище… своим богам… А мы им просто продаем…
- Так, понятно, - немного утихомирившись, сказал я.
Рядом застонал Каланча.
- Значит, слушай сюда, - заявил я, - сейчас мы сгружаем этих «жмуриков» обратно в машину и везем их обратно в морг, понял?
- Это глупо с твоей стороны, - беззубо ухмыльнулся он, по-прежнему бездвижимый, - а что ты намереваешься сделать с водилой?
- Заглохни, - скомандовал я, - твое дело сейчас погрузить трупы в машину.
И я вновь с угрозой приблизил красный кончик головешки к его лицу. Что-то вспыхнуло в его глазах, но уже не испуг, а что-то другое, я не успел понять. Вдруг все поплыло в моих глазах, резкая боль распространилась по всему моему черепу, и я стал оседать на землю. Кажется, только две мысли успел осознать: меня крепко ударили по голове, и я теряю сознание…

* * *
Очнулся я у себя в квартире, залитой солнечным светом, что было очень странно, и привело меня поначалу в глубокое замешательство. Я даже подумал было, что сошел с ума. Голову ломило еще хуже, чем с похмелья. Но когда ощутил, что левая рука чем-то сильно зажата, а затем увидел с ужасом, что она заключена в наручники, пристегнутые к батареи, тогда я понял, что все не случайно. В соседней комнате, между прочим, раздавались приглушенные голоса, отдаленно знакомые мне. Прислушавшись, я понял, что один голос принадлежит… Сергею Толстоногову! На счет второго я не мог пока сказать себе ничего определенного.
Так и есть. Только я пошевелился, голоса стихли, и Сережа Толстоногов с наглой улыбкой на лице собственной персоной появился в дверях.
- Ну, здравствуй, Владик, - слащаво пропел он, - как твое самочувствие?
- Издеваешься? – спросил я с презрением в глазах, - что все это значит?
Он присел рядом со мной прямо на пол, снисходительно глядя на меня, как смотрят на нашкодившего щенка.
- А то, что ты чуть не сорвал мне поставку. Если б мои люди вовремя не приехали, ты бы, очевидно, все испортил.
- И правильно бы сделал. Во что ты меня хотел втянуть? – вполне правомерно спросил я - И вообще, что вы здесь делаете? Освободите меня и покиньте мою квартиру!
- Хых, как бы не так, - самодовольно усмехнулся Сергей, - я думал, ты будешь послушным мальчиком. А теперь… Придется разговаривать с тобой по другому.
Тут, почему-то припозднившись, в комнату вошел второй тип с ухмылкой на лице. Душа моя дрогнула: это был водитель УАЗика. У него было, оказывается, овальное самовлюбленное лицо. Ведь я до сих пор толком не разглядел его.
- Вась, сходи, купи пивка холодного, что-то жарко больно, - обратился к нему Сережа, в подтверждение оттягивая от вспотевшей груди все ту же рубашку с причудливыми крестами за верхнюю пуговицу, - а мы тут с одноклассничком пока потолкуем по душам.
Вася, так и не произнеся ни слова, послушно удалился.
- Понимаешь, Владичек, - продолжал Сергей, уже повернувшись ко мне, - я надеялся, что ты воспримешь все, как должное. И станешь славным малым… Тебе ведь все равно, чем заниматься, правда? Лишь бы водку наливали да бабки платили.
- Ты глубоко ошибаешься, ублюдок, - сказал я.
В его глазах сверкнул огонек злости.
Я знал, что за батареей у меня проложена старая электропроводка. Давно хотел ее заменить, но все руки ни как не доходили. Может, оно и к лучшему. Ведь именно там, за батареей, был сплетенный стык проводов, наспех перемотанный старой черной изолентой. Провода под напряжением 220 вольт. Я слушал Сережу и думал, достаточно ли будет такого напряжения, чтобы отключить его? Однажды в детстве меня ударило квартирным током, и я чуть не потерял сознание, - вовремя отскочил.
- Но теперь ты сам подписал себе приговор, - говорил Сергей, меж тем, как я осторожно нащупывал провод, - работать ты на нас не хочешь, а знаешь уже слишком много…
- Да кто вы такие, черт возьми?! – я уже нащупал стык и отчаянно дернул провод, однако, стараясь всеми силами, чтоб это было не замечено.
- Что ж, теперь уже все равно для тебя. Так и быть, я расскажу, позабавишься напоследок.
(К счастью, провод поддался. Я крепко зажал в свободной руке его освободившийся кончик за не оголенное место, приготовившись неожиданно ткнуть Толстоногова, и принялся пока слушать, что он скажет «напоследок».)
- Видишь ли, - продолжал он, - у некоторых весьма обеспеченных людей в России (впрочем, скоро, возможно, мы выйдем на импортные рынки сбыта)… Так вот, у них появилось в последнее время несколько странное хобби. С жиру бесятся, понимаешь. (Сережа ухмыльнулся.)
- И что же это за хобби? – спросил я, стараясь придать себе как можно более равнодушный вид.
- Они, знаешь ли, коллекционируют трупы. (Он с должным выражением поглядел мне в глаза.) Законсервированные, забальзамированные. Мда-с, такое вот мрачноватое увлечение. Представляешь, в роскошном особняке полумрачная комната, а там: мертвый хохол, мертвый чечен, мертвый толстяк, стоят, как в музее восковых фигур. Или лежат. Идиотизм, правда? (Он улыбнулся.) А мы этим богатеньким буратинам поставляем экземпляры. Знаешь, в морге есть такие не затребованные, их потом хоронят в братской могиле и над каждым ставят табличку с соответствующим номером… А черную работу у нас делают такие, как ты: спившиеся неудачники… А потом и их можно пустить в оборот… За тобой мы, между прочим, давно уже следили, все не могли решить, сгодишься ты нам, или нет… Так что наша с тобой встреча, Владик, там, в кафе, была не случайна.
- Вот значит как, - изумился я.
- Да-да. Кстати, - добавил он с ехидной улыбочкой, - у нас тут один клиент запросил экземпляр, ну вылитый ты! Только квартирку свою сначала на меня перепишешь, одноклассничек, хы-хы, - и он тупо захихикал.
Тут я резко выдернул руку из-за батареи и отчаянно ткнул его оголенным проводом прямо в шею. Сережа забился в конвульсиях, глаза его наполнились ужасом и выкатились. Я упорно давил проводом все в одну точку на его шее. Наконец, он упал на пол и замер, прикрыв глаза. Я потрогал сонную артерию: пульс вроде бы был. Если у него нет ключей от наручников, то я пропал. Я стал судорожно шарить свободной рукой у него в карманах, едва дотягиваясь до него. К счастью, мне повезло: в правом кармане брюк я нащупал заветный ключик. От сердца сразу так отлегло, словно гора свалилась с плеч. Дрожащей еще рукой я отстегнул себя от батареи. Встал. В голове по-прежнему был бедлам.
Я спешно стал искать в комнате записную книжку. Между прочим, однажды, не так давно, я встретил однокурсника. Вместе учились в университете, в одной группе, пять лет. Вот так же вот случайно встретил, как этого гада. Впрочем, этого гада, оказывается, не случайно. Однокурсник же нынче работает в ФСБ. Он там большая шишка – скромно похвастал мне тогда за рюмкой водки. Говорил, если будут какие-нибудь проблемы, звони, и телефон оставил. Который у меня где-то в записной книжке. Вот так вот, ухмыльнулся я про себя. Встречайте лучше одногруппников, а не одноклассников…
Почти без труда я нашел свою записную книжицу, на удивление сразу же открыл нужную страницу. Глянул на Сережу. Тот, казалось, бездыханно лежал в прежней позе.
Я взял телефонную трубку, сел у окна, выходящего во двор. Набрал номер, в трубке раздались длинные гудки. Они тянулись, как мне показалось, целую вечность. Наконец, их цепь внезапно оборвалась. Я облегченно вздохнул, машинально глянул в окно.
Там, с одной стороны двора приближался к моему подъезду чуть скачущей походкой водитель УАЗа с двумя банками пива в руках. А с другой стороны двора мило шествовал злосчастный ротвейлер, укусивший меня накануне, шествовал без хозяина, без намордника, совершенно один. Шел так себе вразвалочку…

июль – август, 2003 г.